Тётя Ира - читать порно рассказ онлайн бесплатно

В большом загородном доме, утопавшем в густых снежных сугробах под безжалостной новогодней ночью, воздух пропитался густым, почти осязаемым ароматом: свежей хвои от огромной ёлки в гостиной, где иголки ещё пахли лесом и смолой; жирного жареного гуся, томившегося в духовке с веточками розмарина, апельсиновыми дольками и луком, от которого по коридорам разносился тёплый, маслянистый дух; и сладкого, игристого шампанского, пузырьки которого щекотали нёбо, кружили голову и оставляли лёгкое покалывание на языке. Внизу, в просторной зале с потрёпанными персидскими коврами, выцветшими от времени, и старинными часами с маятником, которые тикали глухо, словно сердце старого дома, гремела музыка — старые хиты 80-х с синтезаторными риффами, перемежаемые русским попом девяностых, — вспыхивали разноцветные бенгальские огни, отбрасывая танцующие тени на обои с потемневшими узорами, а родня, разгорячённая алкоголем и праздником, орала «Горько!» молодожёнам (хотя свадьбы не было, просто старая традиция, въевшаяся в кровь), чокаясь бокалами до звона в ушах и хохота, эхом разносящегося по узким коридорам, где висели семейные фото в потрескавшихся рамках.
Ирине было тридцать восемь, и она впервые за многие годы позволила себе напиться по-настоящему, без оглядки на завтрашний похмельный отчёт с его тошнотой и головной болью или строгий взгляд коллеги по университету. Обычно она держала всё под железным контролем: отдел бухгалтерии, где каждый рубль учитывался с точностью до копейки, с её подписью внизу отчёта; строгая юбка-карандаш, облегающая полные бёдра и подчёркивающая авторитет, который заставлял подчинённых выпрямляться; волосы, собранные в тугой пучок, не терпящий ни одной непослушной пряди, даже в ветер; голос, холодный и властный, от которого студенты замирали на лекциях по экономике, а подчинённые вздрагивали при упоминании её имени — Ирина Петровна, с ударением на «Петровна», как будто это был титул. Но сегодня, в этой суете родственников, где сестра визжала от смеха, спотыкаясь в танце, а мать подпевала под «Lаst Сhristmаs» фальшивым, но радостным голосом, размахивая бокалом, она устала быть правильной, устала притворяться, что её жизнь — это не пустая оболочка, заполненная рутиной и фальшивым довольством.
Муж Алексей давно превратился в бесцветную тень: сидел внизу за столом, обнимая бутылку пива с пеной, стекающей по горлышку, уткнувшись в смартфон с безразличным выражением лица — глаза стеклянные, пальцы лениво скроллят ленту, даже не заметив, как она, пошатываясь на высоких каблуках с потёртой кожей, поднялась по скрипучей деревянной лестнице, цепляясь за перила, чтобы не упасть, ладонь оставляла влажный след от пота. «Посплю часик, пока не утихнет эта вакханалия», — пробормотала она себе под нос, толкая тяжёлую дверь гостевой спальни на втором этаже, где воздух был прохладнее, пропитанный пылью старых книг на полке. Комната встретила её прохладой: пахло старым полированным деревом от антикварной мебели — комода с резными ножками, кресла с выцветшей обивкой, — лёгким холодом от приоткрытого окна, через которое пробивался лунный свет, падающий серебристой полосой на потрёпанное покрывало кровати с вышитыми инициалами бабушки. За окном снег валил хлопьями, крупными и мокрыми, заглушая далёкий гул вечеринки, словно дом был отрезан от мира белой, непроницаемой пеленой, и только редкий смех или взрыв хлопушки пробивался сквозь.
Ирина рухнула на кровать, не раздеваясь, не заботясь о том, что чёрное вечернее платье из плотного бархата с глубоким декольте, подчёркивающим полную грудь с лёгкой тяжестью лет, задралось высоко, обнажая полные, слегка целлюлитные бёдра в тонких чёрных чулках с широкой кружевной резинкой — её тайная слабость, которую она заказывала анонимно в интернет-магазине, прятала в дальнем ящике комода под стопками белья, даже от мужа, и надевала только для себя, чувствуя, как кружево впивается в кожу, напоминая о скрытой женственности. Она никогда не надевала их для Алексея. Зачем? Он уже больше года не мог нормально возбудиться, не говоря о том, чтобы доставить ей удовольствие — тело его стало мягким, вялым, как и желания. Последний раз, месяцы назад, он просто вошёл в неё в миссионерской позе, подвигался минуту-другую с механической монотонностью, словно выполняя супружеский долг, а потом извинился хриплым голосом: «Устал, Ир, прости, завтра попробуем», откатываясь на свою сторону кровати. Она лежала тогда под ним, уставившись в потолок с трещинами, похожими на паутину, чувствуя, как внутри всё стынет от пустоты, от одиночества в постели с мужчиной, который когда-то был страстным, целовал её в шею по утрам и шептал пошлости на ухо.
Её тело, полное и зрелое, с мягкими изгибами, которые она прятала под строгими костюмами — живот с лёгкой складкой, бёдра, где кожа была нежной, но с намёком на возраст, — жаждало большего: грубости, силы, забвения, чтобы кто-то сломал её броню, не спрашивая разрешения. Сейчас алкоголь мягко убаюкивал её, как тёплое одеяло с запахом дома: шампанское кружило голову, веки тяжелели, мир смазался в приятную размытость. Глаза закрылись сами собой. Дыхание выровнялось, становясь глубоким и ровным, грудь поднималась под тканью платья. Последняя мысль перед тем, как провалиться в сон, была странной, стыдной, запретной, всплывшей из глубин подсознания: «Хоть бы кто-то просто взял меня… без спроса, без этих жалких оправданий, без слов… просто взял и сломал этот контроль, разорвал на части».
Внизу музыка продолжала греметь, басы вибрировали в половицах, проникая сквозь этажи. Никто не услышит. Никто не придёт.
Сергей прижался спиной к холодной, шершавой стене узкого коридора на втором этаже, считая удары сердца, которые эхом отдавались в ушах громче, чем музыка внизу — каждый толчок крови в висках был как удар барабана, заглушая «Lаst Сhristmаs» с её синтезаторными колокольчиками. Каждый вдох был пропитан смесью запахов: сигаретный дым от дядиных беломорканалов, просачивающийся сквозь щели в двери, оставляя горький, табачный привкус на языке; сладкий аромат мандаринов с ёлки, кожуры которых валялись на полу в гостиной; и лёгкий, но узнаваемый мускусный след тёти Ирины — её духи, которые он помнил с детства, с нотками ванили, острого перца и чего-то глубокого, женственного, что всегда заставляло его член шевелиться в штанах, даже когда он был ребёнком. Внизу мать визжала от смеха, танцуя с отчимом в нелепом, пьяном вальсе, каблуки стучали по паркету; отчим орал тост за «новую жизнь» и «здоровье родных», чокаясь с кем-то громко, бокалы звенели; дядя Алексей уже уткнулся лбом в тарелку с холодцом, похрапывая с открытым ртом, слюна капала на скатерть, образуя липкую лужицу. Никто не поднимется — все слишком пьяны, слишком заняты собой, своими историями и выпивкой. Никто не услышит, даже если кровать заскрипит или кто-то вскрикнет приглушённо в подушку.
Он знал эту спальню как собственную ладонь — каждый угол, каждый скрип половицы, каждую трещину в паркете, где пыль собиралась десятилетиями. Три года назад, в шестнадцать, он прятался в тесном встроенном шкафу с деревянными дверцами, потемневшими от времени, затаив дыхание, когда тётя Ирина после семейного похода в бассейн зашла переодеться — вода ещё капала с её волос, оставляя мокрые следы на полу. Дверь шкафа была приоткрыта на сантиметр — достаточно, чтобы видеть всё в узкой полоске света. Она сняла мокрый купальник медленно, не спеша, капли воды стекали по её телу: по полной груди с тёмными сосками, которые затвердели от холода, оставляя мурашки на коже; по мягкому животу с лёгкой складкой, где кожа была бархатистой; по внутренней стороне бедра, где вена синела под бледной поверхностью, а мышцы слегка дрожали от усталости. Она не смотрела в зеркало, просто поправляла грудь уверенной рукой, привычно, будто это тело было её инструментом власти, а не источником стыда или желания — пальцы сжали сосок на миг, и Сергей почувствовал, как его собственное тело отзывается. Он сидел там, в темноте шкафа, пропитанной нафталином, сжимая член в кулаке через ткань шорт, и кончил впервые с её именем на губах — «Ира… тётя Ира…» — чувствуя, как сперма пачкает трусы тёплой, липкой волной, а вина смешивается с эйфорией, которая жгла внутри, как запретный огонь. С тех пор каждый раз, когда она проходила мимо в университете — строгая юбка-карандаш, облегающая округлую задницу, каблуки цокающие по линолеуму с эхом в коридорах, голос «Сергей, опоздание на лекцию — это минус балл, и не спорьте со мной, молодой человек», с тем холодным взглядом поверх очков, — он чувствовал, как внутри всё стягивается в тугой узел желания, ревности, ненависти к её контролю, к тому, как она правила миром, не подозревая, что он уже давно правил своими фантазиями о ней.
Теперь, в девятнадцать, он был выше на голову, шире в плечах от тренировок в университетском зале — мышцы пресса проступали под кожей, бицепсы напрягались при малейшем движении; член в штанах стоял колом, так что молния джинсов впилась в кожу, оставляя красный след, который жгло при каждом шаге. Это не просто похоть — это месть за годы, когда она нянчила его, кормила кашей, ругала за плохие оценки, а теперь смотрела свысока, как на студента, не на мужчину. Он вошёл бесшумно, повернув ручку с осторожностью вора: дверь не скрипнула — он смазал петли маслом из кухни заранее, ещё днём, под предлогом «починить скрипучую дверь в кладовке», пока все суетились с украшениями ёлки. Закрыл на старый металлический крючок — не для настоящей защиты от взлома, а чтобы случайный пьяный гость не ворвался с бутылкой в руках, спотыкаясь и бормоча тосты.
Лунный свет падал на кровать широкой серебристой полосой, подсвечивая контуры её тела, словно сцену в театре теней, где главная актриса лежала в беспечной позе. Ирина лежала на спине, одна рука свесилась с края кровати, пальцы расслабленно сжаты, ногти с свежим маникюром; вторая — под щекой, щека примята подушкой, оставляя лёгкую вмятину. Платье