два крыла, порхали, оглаживая гибкую, тонюсенькую талию, ослепительные плавные изгибы бёдер и попки. Вдруг девушка повернулась, и Дунаева огнём полоснуло изнутри, застучало в висках, заныло, запульсировало внизу. Захотелось броситься к ней, прижать к себе, уткнуться лицом в молочную чистоту упругой вздрагивающей груди, прикоснуться к ямочке на животике и познать сокровенную тайну. А ещё захотелось укрыть её от всего мира, заслонить от крови, от смерти, которая гуляла вокруг. Женщина и война… Они не могут, не должны быть вместе! Эта красота, беззащитная, трогательная, нежная, как первоцвет, создана для любви и жизни!
Дунаев, не выпуская пистолета, тыльной стороной кисти смахнул со лба набежавший пот. Кашлянул и позвал опять:
— Мария!
— Ой, сюда нельзя… Я купаюсь, — отозвался испуганный голос девушки.
— Да, да, конечно… Не беспокойтесь, я вас не вижу. Просто постою здесь… на всякий случай, — сказал лейтенант.
И он действительно отвернулся, стал смотреть в сторону леса. Но она почти сразу вышла. Теперь на ней было светлое в цветочек платье и обычные, без каблука туфли с ремешком. Он заметил, что они наполовину меньшего размера, чем сапоги. Поймав его взгляд на обувь, она смутилась и объяснила:
— У меня тридцать первый… Сапог таких нет… А я привыкла, — улыбнулась весело, — ноге просторно.
Немного помолчав, опять сказала:
— А вы тоже идите… искупайтесь… Только, жаль, одежды у вас нет…
— Да, сейчас… Одежда — пустяки. В мокрой побуду, — улыбнулся он и скрылся в кустах.
— Подождите! — ручка Марии просунулась сквозь ветки. — Давайте мне пистолет. Я тоже покараулю вас.
Дунаев протянул ей оружие, осторожно вложил рукоятку в ладошку. Тонкие пальчики ловко охватили её. На мгновение он задержал их в своей руке.
Смеркалось. Начался сильный дождь. Они укрылись в полуразрушенном сарае. Недалеко была деревня. Но соваться туда было очень опасно. Поэтому Дунаев решил переждать дождь здесь и на рассвете двинуться дальше.
Мария отжала намокший подол, распуская косу, смешно тряхнула мокрой головкой.
— Надо же, — усмехнулся лейтенант, — мы с вами второй раз за день попадаем в мокрую историю.
— Ага, у нас мокрый день, — засмеялась она.
И вдруг резко замолчала, словно смутилась чего-то. Лейтенант тоже молчал, как-будто какой-то ступор нашёл, даже жарко стало. А Мария дрожала от холода. Заметив это, он снял пиджак и набросил ей на плечики. Она удивлённо вскинула на него глаза, будто спрашивая — «Зачем?».
— Вам холодно… пиджак почти сухой… сейчас согреетесь, — почему-то охрипшим голосом сказал он.
— Спасибо… А вы как же? — она опустила глаза.
Было темно, и только всполохи молнии время от времени освещали пространство сарая через щели в стенах. Но Дунаев почему-то почувствовал, что она краснеет. Он не мог понять, откуда взялось это чувство. Но Александр словно бы видел, как яркая пунцовость заливает нежные щёчки. И вдруг девушка всхлипнула.
— Мария, вы плачете? — удивлённо и растерянно спросил он, теряясь в догадках.
— Нет… То есть… да…
— Не надо! Скоро всё кончится, и вы… вернётесь в отряд… — стал уговаривать он, понимая, что говорит что-то совсем не то и не так.
— В отряд… — упавшим голосом повторила она.
И вдруг он увидел, как лихорадочно блестят её глаза. Не печаль, не тоска читались в них. Решимость! Как перед последним шагом в пропасть. И она неожиданно заговорила как-то сбивчиво, словно сама с собой, словно торопилась, опасаясь, что не сможет сказать:
— Я хочу вас попросить… это ужасно… Я понимаю, что вы обо мне подумаете… Ну, и пусть! Я не хочу, чтобы первым был кто-то из этих тварей… А вы… вы ведь сможете?
— Мария, вы о чём? — лейтенант уставился на неё изумлённым взглядом.
— Не понимаете?! — вдруг воскликнула она. — Да разве вы можете понять?!..
Она усмехнулась. Зло, почти яростно. И заговорила снова.
— Вы знаете, как я оказалась в отряде? Майор вам, конечно, ничего не сказал… Когда фрицы вошли в деревню… У нас остановился один офицер… Я ходила в грязной одежде, замотанная в платок… Но, видимо, ему было всё равно… Он… он схватил меня и… хотел… Я вырывалась, но… Бабуля подоспела и… Она зарубила его топором…
— Маша! Не надо! — Дунаев шагнул к ней и встряхнул за плечи.
— Надо! Я так хочу! — горящие глаза впились в его лицо. — Он… не успел сделать это… Мы ушли в отряд… Бабуля вскоре умерла… А я… каждый раз, как оказываюсь среди них, я чувствую на себе его руки… Он… он… Словно я тварь последняя! Понимаете?! И я… знаю, что могу рано или поздно оказаться в их руках. Я не хочу… чтобы… впервые у меня произошло так… Не хочу! И я прошу вас… Ну, чего вам стоит?!
— Маша! Да что вы такое говорите?! — Дунаев просто ошалел от её слов.
— Хн, — она презрительно посмотрела на него, — считаете меня гадкой женщиной? Пусть так, — она обречённо манула рукой. — Я понимаю, что не нравлюсь вам… Но… вы же мужчина! Для вас это ничего, ровным счётом ничего не будет значить! Ведь мы не увидимся больше… и нам не будет стыдно смотреть друг другу в глаза… Вы забудете меня…
— Маша! Дурочка ты этакая! — Дунаев подошёл и прижал её к себе, стал гладить по головке, как ребёнка. — Да ведь ты потом пожалеешь! Вот встретишь парня, полюбишь и сразу пожалеешь! Ты же маленькая совсем, не любила ещё! Когда полюбишь, будешь вспоминать эту минуту, как самую страшную,
— он усмехнулся, — а меня будешь поминать лихом. И я буду икать всю оставшуюся жизнь, — пошутил, чтобы успокоить её.
Она вдруг подняла заплаканное личико и посмотрела ему в глаза.
— Я не полюблю… — упавшим голосом произнесла тихо-тихо.
— Маша? — держа в ладонях её личико, Дунаев смотрел в огромные глаза.
И только сейчас до него дошёл истинный смысл происходящего.
— Маша… — повторил он, не отрываясь от её глаз.
Она молчала и не отводила взгляд. Только худенькие плечи чуть заметно дрожали.
— Машенька… — прошептал Александр и осторожно коснулся губами её маленького ротика. — Я люблю тебя… — выдохнул он и стал осыпать поцелуями мокрое от слёз лицо девушки.
Привстав на носочки, она потянулась к нему, сильнее задрожав от этой первой нежности. Алые горячие губки чуть приоткрылись, впервые в жизни пропуская кого-то внутрь ротика. Голова кружилась, ножки подкашивались. Но его руки крепко удерживали её, не давая упасть. И вдруг он вообще поднял её на руки, прилагая усилие, оторвался от трепещущих губок.
— Машенька, я люблю тебя! Ты должна знать это… — сказал, глядя в лучистые глаза. — Что бы не случилось… Я вернусь! Слышишь? И помни, мы муж и жена! С этой минуты… А когда я вернусь, мы сразу поженимся.
Она молчала, только смотрела на него распахнутым взглядом, доверчиво, притягивающее, заставляя забыть обо всём на свете. Он опустил её на сено, сваленное в углу. Тонкие пальчики забегали по пуговицам застёжки платья.
— Можно я сам? — прошептал он.
Она молча позволила. Он раздел её и скинул свою рубашку. На мгновение она опустила голову и вдруг сразу обвила его шею гибкими, как тростник, руками, робко прижалась к нему горячим дрожащим телом. Его губы упали на её плечо. Одно, потом второе, скользнули ниже к вскипающим упругим холмикам с заострившимися вершинками. Руки поглаживали спинку, сходясь на талии. Он захмелел от запаха её волос и нежной, почти прозрачной кожи.
Уткнул лицо в ложбинку на груди, с волнением ощутил, как там, под молочной чистотой бьётся, трепещет, словно крошечная птичка, её сердце. Всё быстрее, быстрее, как-будто хочет выскочить, вырваться из плена, тоже упасть ему в руки. И вот уже он целует эту пульсирующую точку, под которой бьётся её жизнь. Осторожно, как самое дорогое сокровище, целует вершинки нежных холмиков. Нежно втягивает их губами, медленно скользит языком по набухающим орешкам, наслаждаясь юной нетронутой сладостью. Девушка выгибается в его руках, протяжно стонет. Её пальчики ерошат его волосы, беспорядочно скользя по ним.
Вдруг он укладывает её и начинает ласкать губами животик с той аккуратной нежной ямочкой, которая так поразила его у озера. Он щекочет его языком, носом, вжимается лицом в восхитительную пуховую белизну. Точёные руки то взлетают вверх и в каком-то нетерпении комкают сено, то опускаются ему на голову. Девушка стонет всё громче. Её глаза то широко раскрыты и смотрят на него полубезумным взором, то закрыты совсем. Щёчки пылают румянцем стыда и страсти. На ярких губах, чуть припухших от его поцелуев, блуждает манящая бесстыдно-прекрасная улыбка.
— Сашенька… милый… — шепчет Мария, растворяясь в его ласках.
Дунаев наслаждается прекрасным телом девушки, хочет до конца вкусить его нежность и чистоту, впитать её в себя, чтобы навсегда унести с собой это счастье. (Специально для .оrg — ) Она подчиняется ему, не желая сопротивляться. Нет ничего, только их чувства, только их любовь… Каждая точечка нетронутой белизны не осталась без внимания его губ. От крошечных пальчиков на точёных ножках, до мягких мочек маленьких ушей.
И вдруг его лицо опускается ей между бёдер. Огромные глаза испуганно трепещут ресницами, с изумлением смотрят на него. Он отвечает улыбкой и нежно проводит кончиками пальцев по коротеньким тёмным завиткам. Девушка протяжно стонет, выгибается и разводит ножки. Её ответная, чуть смущённая улыбка, будто говорит: «Милый, я вся твоя, до самого донышка, до самого потаённого моего уголочка. Всё, всё во мне принадлежит тебе!». И он берёт губами её нетронутое сокровище. Целует этот чистый нераскрытый бутон, слегка раздвигает языком уже влажные лепестки, скользит между ними, охватывает губами набухшую бусинку, осторожно играет с ней, наслаждаясь истекающим нектаром. Цветок горит, от пылающего внутри пламени, изнывает от нежных терзаний.
Вдруг удар молнии освещает сарай, всё сотрясается от небесных взрывов. Мария кричит, её грудь тяжело вздымается, талия выгибается